Вечером наша часть острова погружается в кромешную тьму. Плотной пеленой она окутывает дома, опустевшие дороги и пляжи, стирает все краски с цветов и деревьев. Величественные Будды исчезают в тяжелых складках её плаща, и остров кажется покинутым. Только на море, недалеко от берега мерцают тусклые огни пришвартованных рыбацких кораблей и лодок. По воле волн и ветра, они раскачиваются, разворачиваются, то вправо, то влево и, порой кажется, что они танцуют под звуки одной лишь им слышимой мелодии. «Там на ужин били склянки…»
Прогулка вдоль проезжей дороги, в такое время, сквозь тьму — это целое приключение. На острове нет тротуаров. Проезжая часть переходит в густые заросли травы и кустарника. Днём приходиться лавировать между хаотичным потоком транспорта и этими низкорослыми джунглями, а ночью идёшь на ощупь, опасаясь наступить на что-то неведомое, и редкие, запоздалые мотороллеры, обдают тебя потоком горячего воздуха с пылью и слепят мимолетным светом своих фар.
Здесь нет праздно гуляющих туристов, площадей с бродячими музыкантами, уютных кафе. Здесь всё по-настоящему и ночью мир погружается во мрак. Говорят, что где-то в центре острова есть много света, музыки, веселья, но это там… в глубине. Здесь же, даже Будды растворяются без остатка во тьме. Для меня это загадка. Привычные для меня Храмы запада, искусно подсвеченные в темное время суток, поражают воображение. Они парят и властвуют над городами. Ночью, ещё сильнее, чем днём, подчеркивая своё великолепие и величие. Мы привыкли к серьёзности самой идеи веры, к непременному страданию, искуплению, преклонению и непостижимости. В темноте привычного мира, вера — это прибежище, спасение. А здесь? Днём это выглядит забавно, наивно и почти по-детски, а ночью… исчезает совсем…
В местном колорите нет привычного нам ощущения уюта, романтики, добротности. Может именно это и притягивает сюда многочисленных туристов со всего света? Всё по-настоящему… Без красивостей?
Почти каждый вечер, до наступления темноты мы посещаем большого Будду, а потом, испытывая судьбу в кромешной придорожной тьме, направляемся в ближайший к нашему курорту ресторан. Одноэтажная, грубо сколоченная хибара, в которой находиться кухня с большим окном наружу, переходит в открытую площадку с земляным полом и соломенной крышей. Внутри множество беспорядочно расставленных столиков под красно-белыми клетчатыми скатертями. В первый же день, наткнувшись на него, мы обратили внимание на обилие европейских лиц и, памятуя наставления детей, что это лучшая гарантия и качества и безопасности, свой первый ужин вкусили здесь. Молодой человек, с радушной улыбкой, проводил нас до свободного места и, наряду с приборами и меню, принес спрей от комаров.
— Вы ведь ещё новенькие? — очень точно заметил он.
Статус новеньких держится один день. Назавтра мы уже постоянные посетители, нам больше не приносят спрей от комаров, но зато помнят наши предпочтения и вкусы.
Днём мы держимся особняком. Загораем, читаем, плаваем, гуляем, иногда, просто наблюдаем за происходящим вокруг. Есть в этом своя прелесть…
Рядом с нами обычно располагается пара неопределённого возраста. Их кожа выглядит просушенной и задубелой от длительного пребывания на солнце. У него некогда спортивное тело, неотвратимо теряющее свою упругость, она немного старше и единственная на всем пляже загорает топлес. Обычно они здесь с самого утра до захода солнца. Читают, играют в карты. В их движениях сквозит что-то, что сразу определяет их в статус любовников.
Мужчина необъятных размеров, с крупной головой и благородной шевелюрой. Его жена, щуплая, стареющая хиппи. Её седые волосы заплетены в две тонюсенькие косички, середину шею опоясывает татуировка в виде крупной цепи, а крохотный раздельный купальник с ромашками, явно из далекого прошлого, только подчеркивает дряблость и увядание тела. Она очень бережно ухаживает за мужем и всем желающим рассказывает, как было страшно, когда он совсем недавно перенес инфаркт и как она благодарна за каждое его движение сейчас. Муж, тяжело ступая, заходит в бассейн, доходит до дальнего края, там, где вода через бордюр переливается в желоб и обеими руками начинает отбивать ему одному понятный ритм. Сначала это просто раздражающие хлопки по воде, но постепенно они перерастают в сложную музыку и становятся неотъемлемой частью и этого пляжа, и моря, и всей этой пасторальной картинки отдыха и свободы. Он неотрывно смотрит на море, ладони неустанно отбивают ритм и в его застывшей фигуре, сосредоточенном взгляде и непоколебимом покое, проглядывает Будда.
— Нарисуй мне девочку, — трогает меня малышка лет трёх. Её мама стоит рядом и смотрит немного растерянно.
— Мне это в радость — говорю я ей и иду рисовать.
— Как тебя зовут?
— Дуняша — отвечает это солнечное создание.
— Евдокия — поправляет мама.
— Значит мы будем рисовать Дуняшу?
— Да, но только с мамой. Нарисуй Дуняшу, а потом маму.
Я рисую человечка в платье, с кудрявой головкой.
— Нравиться? — малышка смотрит внимательно.
— У неё нет носа — говорит она недовольно.
— А зачем нужен нос? — интересуюсь я.
— Для цветочков! — звонко выкрикивает Дуняша — Как я буду их нюхать без носа? Ты что не понимаешь?
Молодая пара сидит около бассейна. У них все атрибуты сегодняшней свободы: татуировки, метал в бровях и носу, бандана на голове.
— Сколько можно так жить? — в отчаяние спрашивает девушка — Ты все время твердишь, что у нас нет денег. Мы ничего себе не можем позволить! Сколько так можно жить? Мы не скопим на квартиру, экономя на всём. Мы просто пропустим всю жизнь, дрожа и надеясь. Я хочу жить, путешествовать, радоваться…
— Ты ведь сама говорила, что мы не можем иметь детей, пока у нас не будет стабильного положения. Ты ведь сама говорила. Я просто пытаюсь что-то сделать… Потерпи, ну хоть немного. Наберись терпения…
— Вечные деньги, деньги, деньги — на глазах у неё выступают слёзы, а он опускает голову.
Так они и сидят, не предполагая, что кто-то мог услышать и понять их диалог. Они говорят на иврите и я, с трудом, сдерживаю улыбку. Как мне всё это знакомо, близко… понятно… Вечные истины…
В бассейне неожиданно шумно и оживленно. Три поколения китайской семьи. Двое детей, мальчик и девочка, вместе с папой и мамой, с братом мамы прыгают в воду. Брызги летят во все стороны, смех, незнакомый говор, весёлые соревнования. Бабушка и дедушка, при полном параде сидят на шезлонгах. В их глазах столько гордости, радости и умиления, что, глядя на них невозможно удержаться от улыбки. Всё понятно и так: семейные связи, причина радости, отношения… вот только китайцы они или из какой другой восточной державы — вопрос спорный…
Кого тут только нет? Вечером мы встречаем знакомые лица в том самом ресторане. Мы знаем друг друга в купальниках, теперь можно и по душам поговорить.
— Простите, я слышу вы говорите по-русски, но вы не выглядите как русские — обращается к нам по-английски мужчина с соседнего столика.
— Да, мы из Бельгии, а ещё мы израильтяне.
— Как здорово! Значит с вами можно говорить без опаски! — облегченно произносит наш сосед — Я тут один и я из Германии. Вы слышали, что сегодня происходит в моей стране? Это ужасно! Правые националисты приходят к власти! В моей стране… Вы можете понять меня лучше всех.
— Почему вам так важно, что мы не русские? — спрашиваем мы.
— Меня пугают их патриотические чувства сегодня. Они стоят стеной за то, что у них происходит. Это страшно. Боюсь, что всё опять возвращается. Как жалко. Почему нельзя жить по-иному.
— Простите, вы говорите по-французски? — вопрос с другой стороны. Пара из Франции хочет поделиться своим открытием — У нас тут жара и благодать, а в Париже выпал снег! Хотите посмотреть?
Мы смотрим снимки на экране мобильного телефона, качаем головами, удивляясь разнообразию мира и ведем беседу ни о чем, теперь уже на французском.
Каждый вечер в этом ресторане музыка вживую. Каждый раз новые исполнители, обычно на английском и, по-настоящему, классно.
Мы привыкаем есть без ножей, используя только вилку и ложку, как это принято в Таиланде и просим сделать нашу пищу максимально острой, ни меньше четырёх, по шкале от одного до пяти.
Поздно ночью мы засыпаем, проникая друг в друга, и наша огромная кровать несёт нас по волнам наших снов.