134. Вечные странники…

— Куда ты пропала? Я звоню уже несколько раз, твой телефон не отвечает! Уже не знал, что и думать! – возмущённый голос моего мужа не даёт мне сразу прояснить ситуацию. Его телефонный звонок застаёт меня именно в тот момент, когда я возвращаю своему мобильному звук, на выходе с кладбища.

— Со мной всё в порядке, просто выключила звук. Я на кладбище…

Так себе получился ответ… Это я понимаю сразу же, как только замолкает мой голос. На том конце связи тоже наступает недоуменная тишина.

— Что вы делаете на кладбище? Вы ведь должны были сегодня отправлять контейнер с мамиными вещами.

— Мы уже всё благополучно отправили. Я ещё в сентябре обещала маме, что пойду с ней перед отъездом на кладбище, не хотела пускать её одну, вот мы и решили, что сейчас это единственно-свободное время. – Ощущаю себя эдакой тетушкой в сером костюмчике на все пуговицы с платочком на голове. Даже моя речь приобретает какие-то смиренные оттенки. Видимо для окончательного завершения трансформации, я важно добавляю – Мы были на могиле твоих дедушки и бабушки. Я там немного почистила, и мы зажгли свечки… — благопристойный вздох вылетает из моих уст и удовлетворённо приземляется на моём правом плече.

— Я тебе невероятно благодарен – в голосе неприкрытая усмешка – Эй, с тобой всё в порядке? – уже почти смех – Ты забыла? Ты говоришь со мной! К чему этот спектакль?

Мой скромный костюмчик серого цвета на все пуговицы, вместе с воображаемым платочком на голове, в одно мгновение соскальзывает к моим ногам, оставляя меня совершенно голой посреди иерусалимского кладбища…

Так мне и надо! Лицемерка, лгунья, конформистка! Одно дело сопровождать маму, заботясь о ней, другое – предавать саму себя, придавая важность моменту, который для тебя таковым вовсе и не является. … поставила свечки…

Всю оставшуюся часть разговора, я ощущаю, как горят мои щёки и пытаюсь быть максимально собой. Мне неловко…

— Ладно, скоро увидимся. Спасибо, что вовремя схватил меня за руку. Скучаю по тебе, очень.

В действительности, на мне нарядный костюм бордового цвета, сапоги на каблуках и тщательно уложенная прическа. После кладбища мы идём в гости. Правда только в том, что я не хотела отпускать маму одну, а для неё этот визит важен.

***
Я не люблю кладбища… Не вижу в них смысла. Мой мятежный дух отказывается поселять родных и любимых мне людей в этих квадратных метрах, в земле, на радость подземной живности, замурованными в стены. Меня отпугивает и угнетает это скопление камня на месте былых жизней, отталкивает строго ограниченное пространство могил, скученность, даже сантименты, вбитые в каменные плиты. Нельзя оставлять тех, кого ты любил и любишь в этом месте ужаса и скорби. Имя, высеченное на холодном камне, для меня никак не олицетворяет дорогих мне людей. Даты через черточку – условность, упражнение по математике, ущербное вычитание…

Все эти годы я прихожу сюда исключительно, повинуясь дочернему долгу. Каждый раз я заранее пытаюсь найти оправдание самой себе… Жить в ладу со своим видением мира, со своей совестью и правдой, не вредя окружающим, не раня, не обижая – совсем не простая задача. Каждый раз, приходя сюда, я пытаюсь найти точки соприкосновения, пытаюсь придать хоть какую-то значимость моменту… Я приглашаю вольнолюбивые души моих родных на встречу около их могил и испытываю мучительный стыд, дискомфорт… простите, любимые, что здесь… Вас тут нет… Мне не нужны остановки для памяти. Вы часть меня и наши встречи не нуждаются ни в определённой территории, ни в памятных датах, ни в напоминаниях.

Наверно бабуле мои рассуждения показались бы святотатством, а возможно она бы и поняла их. Сколько лет прошло, а рука так и тянется к телефонной трубке – позвонить, рассказать, поделиться… Я сама теперь бабуля. Научила свою внучку-малышку так себя называть и когда среди детской умилительной речи, исключительно на иврите, вдруг звучит призывное «Бабуля!», я таю, растворяюсь от счастья. Вот только, когда кто-то говорит ей – подойди к бабуле – я оглядываюсь в поисках тебя, моя родная. Твоё присутствие в моей жизни так же реально, как и всех вокруг меня, как и существование меня самой.

***
Дедуля ушёл первым. Трагично, не вовремя… Эта рана оставалась открытой и кровоточила многие годы.

А потом… Австрия, Альпы… Мы и оглянуться не успели, как сгустились сумерки, и мы с детьми оказались на горной дороге, ведущей круто в верх, без места на ночлег. Видимо для таких вот нерадивых туристов кое-где на дороге были установлены телефонные будки со списком ближайших отелей.

С трудом справившись с немецким, мы записали адрес ближайшего из них и через какое-то время, после крутого подъёма в кромешной темноте прямо носом уткнулись в слабо освещённые ворота, за которыми виднелось достаточно массивное здание причудливых форм. Хозяйка провела нас в большую залу, которая по совместительству оказалась то ли пивной, то ли рестораном. Несмотря на позднее время, мы с удовольствием заказали немудрёную деревенскую трапезу. Только сейчас мы стали замечать что-то необычное, настораживающее в этом месте, странные взгляды, обращённые на нас со всех сторон, навязчивые вопросы со стороны хозяйки. Каждый раз получив ответ, она направлялась к остальным посетителям и что-то объясняла им, кивая в нашу сторону.  Было что-то жуткое, неуютное в этой старинной зале, в этих лицах, в этих взглядах. Мы постарались побыстрее разделаться с едой, решив, что, переночевав, с самой зари, мы сразу отправимся в путь и не останемся здесь даже на завтрак. Комната, в которую привела нас угрюмая хозяйка, была огромной и почти пустой. Посередине стояла небольшая двуспальная кровать, к которой, в ногах, были приставлены две раскладушки для детей. И всё… Ещё раз бросив на нас пристальный, пытливый взгляд, хозяйка молча покинула комнату, а мы поспешили поскорее забраться под одеяла и перекантоваться в этом странном месте до утра. Я провалилась в сон, но видавшие виды простыни, шершавые, с катышками, колючее одеяло, будили меня с каждым движением. Сон был беспокойный, настороженный…

— Любчина, ты не спишь? – голос дедули, знакомый до слёз… Со дня его смерти прошло почти три года. Я понемногу привыкала думать о нём без отчаяния, без невыносимой боли…  Я пытаюсь не отводить глаза, наталкиваясь на его фотографии…

— Ты ведь не спишь? Я знаю, что не спишь… Я здесь, совсем рядом. Когда ты путешествуешь, я всегда с тобой. Помнишь, как я мечтал о путешествиях? Всю жизнь… Не получилось… Много чего не получилось… Я не жалуюсь… Каждому своя судьба… Прости, что ушёл, не попрощавшись… Порой нужно уйти, чтобы остаться навсегда… Не печалься – я сейчас намного ближе к тебе, чем был даже раньше. Я в твоём сердце, в твоей душе, меня ни с кем не надо делить. Я твой! Я теперь для каждого, кто меня любит и помнит, свой! Смешно… Любчина, помнишь, как мы здорово умели молчать. Просто молчать и быть рядом. Ты мне говорила, что это высшее счастье! Знать, что мы есть у друг друга…

Я боюсь пошевелиться, голос завораживает, успокаивает, манит. Шершавые простыни мешают физически и я, пытаясь не нарушить видение, не разбудить мужа и детей, на цыпочках перехожу от постели к окну. Глубокая ночь. За окном не видно ни зги. Между мной, тщетно всматривающейся в кромешную тьму и мирно спящей семьёй, невидимое присутствие дедули. Его, слышимый только мне голос, заполняет всё пространство этой необычной комнаты. Стоит только повернуть голову влево, и я возможно увижу его, но мои глаза приковала тьма, а внутри свинцовая тяжесть. Слова проникают в меня, переполняют любовью, покоем…

— Когда ты путешествуешь, я смотрю на мир твоими глазами. Это даже интереснее, чем путешествовать самому. Давай договоримся, что ты будешь много путешествовать. Ты мне покажешь этот мир, а я буду твоей защитой, а наше умение молчать будет тому порукой. Молчим?

Его голос затихает, а я так и продолжаю стоять перед окном, до самого рассвета…

Постепенно перед глазами проявляется старая церковь, часовня которой находится прямо на уровне моих глаз, а между ней и домом, в котором мы заночевали, у его подножья -вечный покой старого церковного кладбища… 

***
Иерусалимское кладбище… ничего личного… ничего лишнего… нога в ногу, ступня за ступнёй, по узким проходам между ровными, серыми прямоугольниками могил….  Редкие проблески чахлой зелени, обычно посаженной прямо в могильные плиты, вызывают сожаление… Жизнь, вскормленная смертью, удручает и пугает меня… В этих камнях замуровано прошлое…некогда живое, а ныне и поныне, и навеки…останки, прах… Это целый город, со своими улицами, переулками, площадями… со своими высотками, чванливыми виллами, семейными коттеджами, а больше с однообразными стройными рядами хрущевок, облицованных непременным иерусалимским камнем … Город мёртвых, парящий над городом живых. Гора Упокоения… Говорят престижное место! Из живого, только жирные жуки, важно переходящие узкие дорожки между могил. У них тут работы видимо невидимо…Летом, палящее солнце превращает всё, что ни камень, в пыль, а в период дождей, снегопада… странно, я никогда не была здесь зимой… наверняка, холоднее и пустыннее, чем внизу, в городе живых.

однообразие, окаменелость, конец…

***
Разбор старых бумаг, чреват находками…

«Здравствуй дорогая бабуленька! Прошёл ещё один год, а я так и не научилась писать сочинения о близких людях. Когда любишь — трудно объяснить за что».

Письмо, написанное аккуратным детским почерком, в далёком 1972-ом году. Признание в любви или взгляд в себя: кто я? что для меня важно? что твоего во мне?

Я вглядывалась в тебя всю жизнь, иногда с восхищением, порой с досадой, всегда с любовью, завороженная остротой твоего ума, пленённая неутолимой страстностью, беспощадной честностью, в первую очередь, по отношению к себе, умением переосмыслить, покаяться, не опустив глаза, не потеряв внутреннего достоинства… 

В письмо вложена крохотная записка, написанная много лет позже: «Если ты всё ещё так думаешь, сохрани это письмо» …

Сколько таких записок, пометок, приписок разбросано по всем её вещам. Написанных без всякой надежды на прочтение, или наоборот, с непоколебимой уверенностью, что кто-то из любимых и дорогих её сердцу найдёт, прочтёт, услышит. Исконное знание, что именно так и будет… всему своё время… Она ушла из жизни властно и стремительно, презрев смерть со всеми её атрибутами, не оставляя и тени сомнения в своём незримом присутствии в жизни тех, кто был ей дорог.  Её записки ведут за собой, выводят на неведомые тропы, открывают волшебные двери, заставляют остановиться, оглянуться, озадачиться… 

Кладбища? Каменный саркофаг? На её могиле свеча не горит, даже не загорается! Так и вижу, как она усмехаясь тушит её каждый раз и говорит то ли в шутку, то ли всерьёз: «А это ещё зачем? Я пока ещё здесь и исчезать не собираюсь!»

***
Иерусалимское кладбище… ничего личного… ничего лишнего… нога в ногу, ступня за ступнёй, по узким проходам между ровными, серыми прямоугольниками могил….  Плита с папиным именем и датами жизни на третьем этаже высотки, парящей над вечным покоем горы Упокоения, обращена в сторону Иерусалима.

***
Папа… Я до конца не верила тебе… Не верила твоей дряхлости, слишком ранней старости, потере интеллекта, беспомощности… Ты, вечно ищущий, неизменно стремящейся к новым высотам, идущий наперекор всему, следуя за своей мечтой, правдой, ты не мог так просто исчезнуть из своей же собственной оболочки… Видя тебя, неподвижно сидящим в кресле, с потухшим взглядом, я каждый раз пыталась уловить хоть искру тебя былого: вечного фантазёра, мечтателя, знатока всего на свете… Тщетно… Видеть тебя таким было для меня огромной мукой… Я не верила тебе… Не хотела верить.

Редкие звуки, которые ты произносил в последние месяцы и те давались тебе с трудом, но однажды…

Ты сидел на инвалидном кресле у открытой двери балкона. Твой взгляд был обращён в небо, а пересохшие губы с невероятным трудом произносили какие-то слова. Ты был настолько поглощён этим процессом, что даже не обратил внимание на то, что ты не один в комнате.

Ты читал стихи… Мучительно выискивая позабытые слова, повторяя строчки, неотрывно глядя на небо:

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Это был мой папа, вернувшийся из такого далёко, куда уходят только по собственной воле. Сам себя создавший и сам себя разрушивший… Утративший интерес ко всему?

«Тучки небесные, вечные странники!» …

***

…простите, любимые, что здесь… Вас тут нет… Мне не нужны остановки для памяти. Вы часть меня и наши встречи не нуждаются ни в определённой территории, ни в памятных датах, ни в напоминаниях.

Я опять отправляюсь в путь, сквозь тучи, выше облаков, пересекая моря и океаны, паря над лесами и горами, городами, странами… Папа,  Дедуля, вы со мной?

А там, ко мне бросится моя малышка-внучка и будет повторять с каждым поцелуем: Бабуля! Бабуля! Бабуля!

Один раз бабуля — я, один раз бабуля — Ты… и жизнь, без конца и без края!