Как они там живут? Суровый край, скудный быт, отдалённость от всего, жестокий, безжалостный закон, замешанный на крови… Сегодня, как и сотни лет назад… Почему не покидают этот край? Рожают детей, влюбляются, соблюдают традиции… а может всё-таки, бунтуют? Всего каких-то несколько десятков километров и законы жизни уже проще, не простые, не столичные, не западные, но уже свободнее, легче, уютнее… Что держит этих людей там? Как они живут? Выживают? В холодные, заснеженные зимние времена, когда и носа из дома не покажешь, когда снег заваливает входы в лишённые всякого удобства дома? Возможно ли, что хорошую дорогу им не строят, стараясь сохранить аромат старины и подлинность, неподвластную времени? Бог им судья, тем, кто ради этой самой притягательной для туристов аутентичности, держит людей в заложниках… Но возможно это совсем и не так. Возможно, не их держат обособленно, а они не желают сливаться с остальным миром, сохраняя свой уникальный быт и уклад?
Необычные глаза юного всадника путают все мои мысли. Заза говорил, что у многих жителей Ушгули такие голубые глаза, непривычные для южных народов, для Грузии. Может они и вправду совсем иные?
Единственный кинотеатр находится прямо около нашей гостиницы, что ни говори – центр! На первом этаже небольшое домашнее кафе. Кроме нас тут ещё две женщины в ожидании последнего сеанса. С удовольствием попивая горячий шоколад, я пытаюсь представить, где же в этом крохотном здании может располагаться зрительный зал. Судя по размерам кафе, комната наверху совсем небольшая, метров 15 максимум. Мои размышления прерывает приглашение подняться наверх, где я окончательно убеждаюсь в правильности моих расчётов. Комната размером с небольшую спальню, на одной из стен растянут рулон белой бумаги, кое-где прибитый к стене небольшими гвоздиками. На противоположной стороне, на тумбочке стоит переносной прожектор, а в пространстве между этими атрибутами кино, на полу разбросаны десять внушительных тюфяков. Есть ещё несколько покосившихся стульев, но они тут явно не в почёте. Пока нас только четверо, смущённо переглядываемся и пытаемся как можно изящнее приземлиться на предлагаемые сидения. Через пару минут появляется ещё один зритель. Он вежливо извиняется за опоздание, но затем, столкнувшись с необычной реальностью, кулем плюхается на один из тюфяков. Комната погружается во мрак, и начинаются первые кадры фильма. Немногочисленная публика, почувствовав себя вольготней, сползает с сидячего положения на лежачее, и мы оказываемся в той же самой деревне, где были этим утром.
История девушки, стремящейся жить, вопреки вековой традиции, следуя зову сердца. История трёх любящих её мужчин… Нелюбимого жениха — того, кому она обещана по договору семей. Любимого — фронтового товарища её жениха, спасшего его от неминуемой смерти и, по неведению, влюбившегося в его же невесту. И последнего -беззаветно любящего, мечтающего о ней с детских лет. История любви, чести, смерти, материнства, преданности… на фоне закрытого, обособленного мира, живущего по суровым законам предков. Здесь нет злодеев, предателей, злопыхателей – только твёрдые, незыблемые рамки традиции. Кроме главных героев, большая часть актёров – местные жители. Они не играют, а проживают свою жизнь под прицелом камер, в своих домах, в привычном быту, следуя неизменным обрядам и верованиям. Как они там живут? Видимо именно так. Сурово, скудно, даже убого, на взгляд западного, благополучного зрителя, привыкшему к достатку, к уюту. Но магическая притягательность таких закрытых обществ наверно потому и будоражит воображение, что внутри них происходит такая же жизнь, со всеми знакомыми страстями, эмоциями, страданиями… Можно попытаться восстать, можно наверно просто уйти. Вот только уходить никто и не пытается… Жить по своей внутренней правде, отстаивая свои права и защищая свои желания, не разрывая вековую ткань собственной истории. Ох, как это не просто…
Утром мы были там – взгляд снаружи, вечером – мы оказались внутри. Это ощущение сродни мистики – загадай желание, задай вопрос и… как они там живут… Знакомый нам наездник здесь и правда совсем малыш. Видимое на экране плотно примыкает к видимому наяву, превращая тебя в неотделимую часть реальности, предыстории… — Дяденька, тетенька! Не хотите прокатиться? – звучит в ушах совсем по-иному, да и дом, из которого вышли утром отец с двумя мальцами, а вечером впустивший нас во внутрь – это уже не просто исторические свидетельства древних времён… они так живут…
Изображение на экране гаснет, зажигается свет, а мы, все пятеро зачарованных, продолжаем лежать на тюфяках. Смущённо переглядываясь, пытаемся принять стоячее положение – как же мы неуклюжи в этой суровой реальности?
На улице уже совсем ночь, окружающее выглядит незнакомым, лишённым привычных ориентиров. Наше жильё в такой близости от кинотеатра и центральной площади кажется чужим, да и мы сами себе внове…
— Поедем завтра на ледник? – прерываешь ты затянувшееся молчание.
— Посмотрим… — медлю я с ответом, и строки всплывают в моей памяти, заполняя её без остатка, заставляя произносить их снова и снова, говорящие мне что-то очень важное, то самое, ради чего мы приехали сюда, то, что вызывало во мне беспокойство и страх, то… ради чего, наверно, и стоит предпринимать любое путешествие…
Последний дом в деревне одинок,
Как будто он последний в мире дом…
На утро, едва доехав до местного аэропорта, мы решаем оставить машину, как и идею посетить ледник, и отправляемся в долгую прогулку по окрестным деревням. Аэропорт, которым так гордятся местные жители – это одна взлетная, она же и посадочная полоса, в начале которой находиться крошечное, но очень новое здание-навес. В весенне-летний период сюда прилетает почти игрушечный самолёт и забирает желающих попасть, как можно быстрее, в пригороды Тбилиси. Очень быстро и удобно, если не подкачают метеорические условия: дождь, снег, ветер… Напротив аэропорта протекает горная речка, с размытыми краями и большими валунами, которые значительно затрудняют её течение. Через небольшой мост переходим на другую сторону. Как из-под земли перед нами выстраивается шеренга коров, и невольно подстраиваясь под их размеренный шаг, мы ступаем на деревенскую улицу. Воскресенье. Взрослых почти не видно. Невероятная тишина. Вот там, в глубине двора, два малыша играют с телёнком. Старший протягивает ему пучок травы, а младший мешает, пытаясь отвлечь его внимание. Телёнок поворачивается то к одному, то к другому и между малышами разгорается спор. Старший, лет пяти, крепко прижимает к себе голову телёнка, а младший с громким плачем бежит по направлению к дому. Во дворе на противоположной стороне, старик, не по сезону тепло одетый, качает на качелях девочку-внучку. Заметив нас, он приветливо машет рукой и приглашает зайти, позавтракать. Малышка на качелях заливается звонкими колокольчиками от каждого взлёта вверх, дед упивается её смехом, а мы, понаблюдав издалека и поблагодарив за приглашение, бредём дальше. На следующем дворе, взявшись за руки три девочки вприпрыжку бегают по траве. Издалека за ними наблюдает малыш с игрушечным грузовиком в руках. Он неотступно следит за ними взглядом, а они делают вид, что не видят его, а может и правда, им нет до него никакого дела. Вдруг одна из троих резко отпускает руку подруги, так, что две другие с трудом удерживают равновесие, и опускается на корточки, с удивлением разглядывая что-то в траве. Высоко подпрыгивая от счастья, она бежит к своим подругам, и они все втроём склоняют свои головки над невидимой нам находкой. Малыш с грузовичком, так и не сдвинулся с места, забыв про свои мальчишеские игры, а девчушки, высоко задрав головы, изо всех сил дуют на одуванчик, принесённый восхищённой подругой. Каждый двор – это очередная сценка, калейдоскоп пасторалей. Жизнь, некогда знакомая, но утерянная, забытая. Жизнь на другой планете, где касания теплы, а в глазах отражаются травы, деревья, цветы и, главное, глаза тебе подобных, где детей и животных по вечерам зазывают домой, где пение птиц вплетается в несмолкаемое журчание реки, оглушая небывалой тишиной и покоем. Во дворах всё больше старики или малые дети, видения понятные без слов, будоражащие, умиляющие и грустные одновременно…
Последний дом в деревне одинок,
Как будто он последний в мире дом.
Дорога в ночь ушла, и даже днём
вернуть её назад никто не смог.
Единственная деревенская дорога длинная, прямая. Мы идём молча, останавливаясь перед каждой очередной ожившей картиной, а я твержу и твержу про себя строки Рильке, которые здесь для меня приобретают совсем иное, дословное значение. – Ты позволишь, я буду повторять их вслух? – прошу я тебя – Мне это необходимо. Они заполняют всё моё сознание, питаясь видимым, и рвутся наружу:
Деревня – это только переход
меж двух миров, там время не течёт
Следуя горному рельефу, деревенская дорога поднимается наверх, где ей перегораживает путь Сванская башня, дорога огибает её почти вплотную и ведет дальше… направо двор, налево двор… Горный ручей, отбившийся от основного потока, перерезает ей путь. Три больших валуна служат переходом через него, а чуть поодаль, на небольшой поляне, в тени трёх берез, пасутся две лошади и жеребёнок. Дорога уводит всё дальше и дальше. Деревни сменяют одна другую, соединенные ею, разъединённые ею, ведомые ею…
…и многие пытаются уйти.
Вдалеке, у порога одного из домов, несколько молодых мужчин ведут оживлённую беседу. Ещё дальше видны женщины, гордо несущие кастрюли со стряпнёй и кошёлки с продуктами. И те, и другие празднично одеты и возбуждены в предвкушении воскресной трапезы. Они приветливо улыбаются нам. Их голоса на время перекрывают рокот реки и щебетание птиц. А затем, тишина становиться ещё пронзительнее… звенящая тишина…
… Деревня – это только переход
меж двух миров…
Как долго мы бредём, ведомые дорогой? Сколько раз я повторяю знакомые строки, пробуя их и так, и эдак, на звук, на вкус, на вид… Они отсюда, должны быть отсюда, даже если в этом нет никакого географического смысла… Они отсюда, потому что здесь всё так истинно и просто, без прикрас, вне времени и пространства, надо всем…
… здесь время не течёт…
Как далёк этот мир от всего привычного… и как знаком… Деревня за деревней, будь то на вершине или в долине, открытая всем ветрам или в сени деревьев, притулившаяся к густо стоящим башням, утопающая в белых кронах, обмываемая серебристым ручьём… Над всеми нависают заснеженные вершины гор…
В том дворе жёлтый ковёр из цветов был особенно густым и необычно высоким. Женщине, медленно бредущей по нему босиком, он доходил почти до колен. Её взгляд скользил по белоснежным кронам фруктовых деревьев, обнажённые руки нежно касались цветущих ветвей, поглаживая и лаская, порой, обхватив несколько ветвей сразу, она прижималась к ним щекой и застывала, вдыхая терпкий аромат весны. Её неспешная походка напоминала старинный танец со сменяющимися партнёрами. С ней танцевали деревья и неотступный, верный пёс, и пушистый белый щенок, путающийся между ног, и живая гладь безумно-желтого ковра из цветов. Солнечные блики проникая сквозь густую крону, создавали причудливые рисунки из света и тени, трепетные и изменчивые по воле лёгкого, весеннего ветра. В просветах между крон, женщина останавливалась, запрокидывала голову навстречу солнцу, прикрывала глаза, и блаженная улыбка разливалась по её лицу. На другом конце сада был большой деревянный навес. Большая его часть была заполнена заготовленными на зиму дровами. На свободном от них пространстве, стоял грубый, некрашеный стол с отрезом цветастой ткани и множеством всяких портняжных разностей. Под столом дремал огромный, непонятного цвета кот, а в глубине, поражая неожиданным, кружевным изяществом, пристроилась старинная швейная машина с ножным приводом. На противоположном конце навеса, почти вплотную к сетке забора, около которого стояла я, побитый временем и всякой живностью, массивный комод был предоставлен в полновластное владение девочки-дочки. Чего тут только не было? Деревянная мебель для кукол, металлическая утварь, кусочки ткани, клубки ниток, даже кукольная швейная машина и деревянные лошадки… Целый музей игрушек прошлого… куклы, давно забытые куклы с матерчатыми телами и фарфоровыми головами, с широко распахнутыми глазами и длинными спутанными от времени волосами… всё потёртое, отбитое, погнутое, поржавевшее и такое драгоценное, тёплое, живое… Ни женщина, ни девочка, погружённые в свои миры, не обращали на меня внимания (ты ушёл дальше, а я так и осталась, не в силах оторваться, смахнуть видения, видимое). Девочка хлопотала по своему всамделишному хозяйству и вела оживлённую беседу с куклами, время от времени теребя ленивого кота. Женщина, насладившись своим садом, с улыбкой подошла к ней, серьёзно выслушала её отчёт о поведении куклы-дочки, попробовала дочкину стряпню из прохудившейся старой металлической тарелки и, всё ещё улыбаясь, легко переместилась к своей швейной машине. Девочка, присев на низкий порог навеса, принялась укачивать свою куклу-дочку, напевая незамысловатую мелодию колыбельной, пушистый щенок наконец-то угомонился около её ног, ритмичное цоканье привода швейной машины отсчитывало убегающее куда-то время, а солнце и ветер продолжали творить волшебные узоры на желтом ковре…
… здесь время не течёт…
Строки стихли в моей голове, тело отяжелело и ноги корнями вросли в незнакомую землю. Опять тот же покой, который сковал меня там над рекой, в первый день в Сванетии, сразил меня. Точка невозврата была близка как некогда и … это было невероятно приятно, важно и желанно…
— Иди сюда – твой голос, как всегда, вернул меня к реальности – там есть развалины, похожие на средневековые замки. Откуда это здесь?
Нехотя покидаю своё укрытие. Правда, похоже на средневековые развалины, где-то там в другом мире, в том из которого мы приехали…
— Я знаю, чего мне правда следовало бояться… Помнишь, я говорила тебе о каком-то подспудном страхе, ещё до отъезда? Я боялась аварий, катастроф, чего-то страшного, что может с нами случиться… Меня не обмануло предчувствие, но я его не поняла. Мне бы хотелось остаться тут навсегда… Как та женщина в саду… посадить свой сад, шить незамысловатые платья, растить детей… писать истории в маленькой комнате с открытым окном, смотрящим в сад… вдыхать ароматы цветов, греться у камина длинными зимними вечерами, готовить пряную пищу для своей семьи…
— Ты не забыла про домострой? – усмехаешься ты – Суровый закон и всё такое прочее, далёкое от твоей главной страсти — Свободы? Ты всегда утверждаешь, что любые традиции тебя угнетают и душат…
— Не знаю… ты прав… но почему-то здесь, мне это кажется благом и душа моя готова принять все это, без всяких оговорок. Свобода – это тяжкое бремя… наш мир слишком суетен и быстротечен… в нём столько мишуры, мимолётных желаний и целей. Мы проживаем виртуальную жизнь, и цветы в этой жизни лишены запаха… Там, где мы живём, я чувствую себя сродни деревьям, изо всех сил, тянущихся в небесную даль, но не способными пустить нигде глубокие корни. Любой порыв ветра вырывает их из земли, и они лежать поверженные и никому не нужные, разве что годные на дрова… выгореть, прогореть и исчезнуть… мне нравились эти сравнения… они придавали жизни какой-то смысл, жестокий, безысходный, но смысл… Здесь… мои ноги глубоко врастают в землю, мне совсем не хочется тянуться в высь, высота гор восхищает меня и я, с благодарностью, готова подчиниться ей, пустить глубокие корни, обрести добротный ствол и возвестить о себе миру белоснежным цветением, низкорослых плодовых древ…
Боюсь, мне не уйти от этого края… Телом, возможно, да… а вот душой…
Последний дом в деревне одинок,
Как будто он последний в мире дом
Дорога в ночь ушла, и даже днём
вернуть её назад никто не смог.
Деревня – это только переход
меж двух миров, здесь время не течёт
и многие пытаются уйти.
И потому скитается народ
или безвестно гибнет на пути.
Рильке (перевод В.Куприянова)
